Еду я в электричке Москва–Петушки. Входит бомж с Курского вокзала. Синяк синяком. Морда опухшая. На вид лет тридцать.
Оглядевшись, начинает:
—
Граждане господа, три дня не ел. Честно. Воровать боюсь, потому что сил
нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо
не смотрите, пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью! — и пошел
по вагону.
Народ у нас добрый — быстро накидали бомжу рублей пятьсот.
В конце вагона бомж остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги.
— Спасибо, граждане–господа. Дай Вам всем Бог!
И
тут вдруг сидящий у последнего окна злобного вида мужик, чем–то похожий
на селекционера Лысенко, только в очках, вдруг как заорет на бомжа.
—
Мразь, гнида, побираешься, сука. Денег просишь. А мне, может, семью
нечем кормить. А меня, может, уволили третьего дня. Но я, вот, не прошу,
как ты, мразь.
Бомж вдруг достает из всех своих карманов всё, что у
него есть, тысячи две, наверное, разными бумажками с мелочью, и
протягивает мужику.
— На, возьми. Тебе надо.
— Что? — фонареет мужик.
—
Возьми! Тебе нужнее! А мне еще дадут. Люди же добрые! — сует деньги
мужику в руки, отворачивается, распахивает двери и уходит в тамбур.
— Эй, стой! — вскакивает мужик и с деньгами в руках выбегает за бомжом в тамбур.
Весь
вагон, не сговариваясь, замолчал. Минут пять мы все внимательно слушали
диалог в тамбуре. Мужик кричал, что люди — дерьмо. Бомж уверял, что
люди добры и прекрасны. Мужик пытался вернуть деньги бомжу, но тот
обратно денег не брал. Кончилось всё тем, что бомж пошел дальше, а мужик
остался один. Возвращаться он не спешил. Закурил сигарету.
Поезд остановился на очередной станции. Вышли и вошли пассажиры.
Мужик, докурив сигарету, тоже вошел обратно в вагон и присел на свое место у окна.
На него никто особо не обращал внимания. Вагон уже жил своей обычной жизнью.
Поезд иногда останавливался. Кто–то выходил, кто–то входил.
Проехали остановок пять. Вот уже и моя станция. Я встал и пошел на выход.
Проходя мимо мужика, я бросил на него беглый взгляд. Мужик сидел, отвернувшись к окну, и плакал.
Физрук Виктор Мирославович уже 2 сентября разрешил первоклашкам называть себя просто Витя... после услышанного за день: Мимосралович, Милосралович, Малосралович))
Поиск по сайту
