Об отношении к полицейским в царской России на примере Ростова
Как ни странно, но всех полицейских чинов на 120-тысячный Ростов в 1905 году было только 57 (!). Правда, еще около тысячи дворников были мощным резервом полиции, ее внештатными сотрудниками. Как заверещит страж порядка в свой свисток, так сразу около него вырастают два-три дворника из ближайших подворотен. 
Весь Ростов был разделен на пять полицейских «частей», а «части» на «околотки» – во главе с «околоточными надзирателями», или, как бы мы сказали сегодня, участковыми. Чуть что не так – без объяснений «в мор-р-рду!» (разумеется, не всякому гражданину, а тому, у кого, по мнению полицейского, морда, а не лицо).
Малость человек почище и поприличнее – отношение к нему осторожнее, и физиономия его в большей сохранности, а уж совсем хорошо одетым господам городовые подобострастно отдавали честь, по-офицерски щелкая каблуками. Правда, настоящего щелканья не получалось, ибо стражи порядка носили форменные галоши, надетые на сапоги. В общем, фигура полицейского соединяла в себе нечто грозное и комичное одновременно.
Полицейские отличались свирепыми или деланно свирепыми физиономиями. В полицию именно таких и подбирали: наиболее ограниченных, исполнительных и жестоких, из числа отставных армейских унтеров и сверхсрочников. Городовому предписывалось иметь усы, медный знак с гербом города, тяжелую негнущуюся шашку, прозванную в народе «селедкой». Она заменяла дубинку, хозяин которой орудовал ею, не вынимая из ножен, а если и вынимал, толку было мало, ибо уставами «селедку» не полагалось затачивать.
Орудием убийства у полицейского служил только револьвер системы «Смит энд Вессон», специально закупаемый в Америке. И носили его стражи порядка совсем не по-ковбойски, а в глухой кобуре, пристегнутой длинным шнуром, который заканчивался петлей с подвижным медным хомутиком на… полицейской шее, что делало городового еще более похожим на злого пса!
Вообще «псами» ростовчане называли полицейских весьма охотно, равно как и «мордами», «опричниками», «шкурами». Последние три определения любили употреблять представители либеральной интеллигенции.
Ненависть простолюдинов к полиции достигала в Ростове-на-Дону гигантских масштабов и однажды вылилась в форму грандиозного погрома всех полицейских участков в городе и сожжения полицейских архивов. Произошло это 2 апреля 1879 года по инициативе толпы портовых грузчиков и «сознательных рабочих».
В тот день город оказался полностью без власти – к великому удовольствию всех уголовников. Полицейские чины в ужасе разбежались и попрятались, а полицмейстер укрылся в соседней Нахичевани. И только присланные наказным атаманом из Новочеркасска войска восстановили порядок. Впрочем, и в «мирное время» в Ростове имелись такие закоулки и даже целые районы, куда стражи порядка в одиночку боялись сунуться. 
Это Нахаловка, Затемерницкое поселение. Нахичевань тоже не отставала. В ней находился так называемый Горячий край (31-я, 33-я, 35-я линии), кишевший «серыми» хулиганами и настоящими бандитами. Нечто вроде одесской молдаванки. В фешенебельных районах обоих городов, напротив, царили мир и образцовый порядок, поскольку полиция там, где она хотела, могла работать очень эффективно, тем более что обыватели очень боялись стражей порядка.
Иного и быть не могло, поскольку полиция была в полном смысле слова муниципальной, содержащейся на средства городской думы и налогов с обывателей. В знак этого каждый полицейский носил медную бляху с гербом города. Хотя содержание это было очень скудным. Жалованье рядового составляло каких-то жалких 14 рублей в месяц и равнялось доходам прачки или кладбищенского сторожа. (Впрочем, существовала еще небольшая доплата за выслугу лет.)
«Сами прокормятся», – говорили по этому поводу городские власти, зная о величайшей способности стражей закона по части обирательства, вымогательства и взяткобрательства. Даже простое отдание чести с прищелкиванием шпор эти господа умудрялись превращать в доходный ритуал. Выглядело это так. По праздникам околоточные и просто рядовые ходили по приличным домам со словами: «Просим хозяевам засвидетельствовать наше почтение-с». Служивому по обычаю прислуга выносила рюмку водки и серебряный пятачок на подносе. Полицейский выпивал рюмку, забирал пятачок и со словами «честь имеем!» удалялся, направляясь к следующему подъезду. Отсюда и поговорка: «Полицейской чести – пятак цена». 
Но полицию не любили не только за мелкое вымогательство. Редкий день в околотке кого-нибудь не избивали. Главным образом безобидных бродяг, беспаспортных мужиков и просто «подозрительных типов». История сохранила доподлинное высказывание таганрогского полицмейстера Астахова: «Вот у меня, господа, бывало, велось следствие, так можно сказать, следствие. Раз-два и в рожу».
Полицию терпеть не могли и вполне положительные солидные высококвалифицированные рабочие и мастера, получавшие по 40–60, а то и по 80 рублей в месяц. Они смотрели свысока на четырнадцатирублевого «держиморду», умеющего только махать «селедкой» и крутить руки бомжам. Городовой платил рабочему тем же. Он мог в любой момент заехать в зубы мастеровому за «непочтительный ответ», разогнать самое безобидное «сборище», вломиться в любое время суток в его мазанку, ибо для многих категорий населения в России не существовало конституционного права «неприкосновенности жилища».
